будто детская формочка для куличей. Знаете, ребятишки «пекут» куличи из песка? А это Лёша загнул молотком у крышки края. Стали они волнистыми, зато высокими, вот и получилась большая глубокая посудина. Подставил её повару, тот целый половник опрокинул, а в миске меньше половины.
— Лей ещё, — говорит ему Лёша. — Раньше вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь… Больше всех съем.
И вилкой ничего царапать на миске не надо: без того заметная, все знают чья — Лёшина!
Я даже позавидовал Лёше и у нашего повара спросил, нет ли ещё и для меня другой крышки: тоже хотел сделать такую же чудесную миску. Да крышки не нашлось подходящей.
Всё лето мы работали вместе. А когда расставались, Лёша подарил мне свою миску и ещё рисунок.
Рисунок я вставил в рамку и повесил дома на стенку. А в миске мама испекла красивый и вкусный пирог. Кто ел, все хвалили:
— В чём это испекли? В каком «чуде»?
— Не в «чуде», а в Лёшиной миске!
С тех пор, когда у нас дома праздник и надо пирог печь, сразу кидаются искать Лёшину миску.
Чукай
С таким не пропадёшь
Не помню уже, когда он к нам привязался. А только идём мы по лесу, а рядом пёсик бежит — сам чёрненький, гладкий, хвост аккуратным калачиком на боку, уши торчком, слушают, а нос таким хитреньким треугольным мыском. И всё в нашу сторону поглядывает: не прогоним ли? А зачем прогонять — вместе-то веселее! Наверное, когда мы в посёлок заходили, кто-то из наших его приласкал — вот он и увязался за нами.
Мы не быстро шли: у кого за плечами тяжёлый рюкзак, у кого — спальный мешок, палатка. Пёсик тоже не торопился, иногда отставал даже: всё принюхивался, прислушивался к чему-то. А то вдруг вперёд забежал да как зальётся — настоящий звонок!
Вася, наш техник, винтовку скорее взвёл, мешок с плеч долой — и за ним. Где-то поблизости затрещали кусты, воздух захлопал — ах-ах-ах-ах! — ударил выстрел. Смотрим, возвращается Вася и держит глухаря за крыло. Другое крыло по земле волочится — такой здоровенный, как настоящий индюк! Он бруснику на поляне клевал, наелся, отяжелел — вот и не смог быстро подняться. А Чукай — так звали собаку — почуял его и позвал нас.
— Ну, — говорим, — с такой собакой в тайге не пропадёшь с голоду! И себя прокормит и нас всех!
Вкусная сгущёнка
Нашли мы в лесу между высоких сосен место красивое. Вокруг сушняка для костра сколько хочешь. Внизу ручей журчит. Разбили палатку и спать в ней легли — очень устали за день. А продукты оставили рядом с палаткой: небо чистое, дождя, конечно, не будет — что с ними случится! Да и сторож у нас теперь: Чукай.
Утром встали — всё на месте: и крупа, и сахар, и сухари. Только вот банка со сгущённым молоком в стороне почему-то валяется, на боку. Заглянули в банку — она пустая, и так чисто вылизана — даже блестит. Эту банку с вечера кто-то из нас открыл, она почти полная оставалась, а Чукай не смог удержаться, очень уж он сгущёнку любил.
С тех пор мы всегда от него начатые банки прятали: на деревья повыше ставили, в палатку забирали. Нам не сгущёнку жалко — боялись, Чукай порежется об острые края банки.
А больше он никогда ничего не трогал.
Пропал карандаш
Утром каждый из нас брал пустой рюкзак, геологический молоток и лопатку и шёл на свой участок добывать образцы. И Чукай тоже за нами бежал. То за одним, то за другим — за всеми по очереди.
Однажды он и со мной побежал. Далеко в лес зашли, и, пока я работал, записывал, где какой камень нашёл, он где-то рядом по кустам гонял и совсем не мешал мне. А потом вдруг я потерял карандаш, которым писал. Выронил случайно, а найти не могу: трава кругом густая, высокая. Вот обидно: мне работать нужно, а тут — хоть за карандашом возвращайся в палатку. Я тогда крикнул:
— Чукай! Чукай!
Он сейчас же примчал: бока тяжело дышат, мокрый язык изо рта вывалился, бокам дышать помогает. Наверное, за мышью охотился — вот и запыхался.
Прибежал, лапы смешно растопырил и смотрит мне прямо в глаза: зачем, мол, звал?
А я ему под нос тетрадь сую:
— Нюхай, нюхай! Ищи!
Чукай морщит нос, отворачивает — не нравится ему так. Тогда я бросил тетрадь под дерево, чтобы он видел, и кричу:
— Ищи! Ищи!
Он подошёл к тетради, понюхал и принёс мне в зубах. А я ему снова:
— Ищи, Чукай, ищи!
Тогда он, наверное, всё понял: побегал-побегал по поляне, гляжу — несёт карандаш.
Я очень обрадовался и почесал Чукаю за ухом, как он любил, и спасибо ему сказал. А на карандаше остались отметины от острых его зубов.
Чужие собаки
Много разных камней, образцов нашли мы. Но тут у нас кончился хлеб, и сухари мы съели. Только тогда мы поняли, как всё невкусно без хлеба. Даже мясо, даже сгущённое молоко!
Вышли мы из тайги в посёлок — за сухарями, за хлебом.
В посёлке жило много охотников, и у каждого собака была. А у некоторых даже по две собаки.
Охотятся там зимой, потому что зимой у зверей мех теплей и красивее. А летом охотники ловят рыбу в реке и работают на огороде. А собакам летом вовсе нечего делать. Они бегают по посёлку, дерутся между собой просто так, а ещё из-за рыбы: им там рыбу сушёную бросают хозяйки.
А на людей собаки не лают, потому что знают всех людей в посёлке.
Нас они не знали, вот и выбежали навстречу. Очень много собак, и все на нашего Чукая похожи: чёрненькие и хвост калачиком. Это потому, что все они — родственники, одной породы: северная лайка.
Остановились собаки и думают: что им дальше делать, лаять на нас или нет? А некоторые уже начали потихоньку ворчать.
Вдруг наш Чукай бесстрашно выскакивает вперёд. Сейчас он с чужими собаками драться начнёт, подумали мы и уже за него напугались: вон их сколько, а он один! Но Чукай вовсе не драться хотел, а знакомиться. Он их обнюхивает, а они — его, будто о чём-то шепчутся.
